Затерянные слова

На свете есть корабли и лицо твое, что уплывало,
прильнув к лицу кораблей, уплывавших вместе с тобой.
Стоят, бесцельно качаясь, они у причала,
уходят с ветром, приходят с речной волной.

На белом песке, где зачинается время,
к морю спиною, дитя одиноко бредет.
Темнеет. Сомненья нет, опускается темень.
Пора уходить или остаться черед?

Ночь опускается. Пеплом покрылись больницы.
Волны теней разбиваются по углам.
Люблю тебя… и сквозь окна струится
первый свет, подаренный холмам.

Не возвратятся слова, что тебе посылаю,
их остановит годов уходящих дым,
если одно и вернется — я уже не узнаю
линий, что связаны с именем дорогим.

Больно от этой воды, от этого воздуха ночи,
больно от этой пустынности черных
камней и от рук тишины, что удержать хочет
дни разбитые жизни моей…

А ночь все растет, нагружается тайной.
И средь голых, пустынных ее берегов
перед людьми — горизонт бескрайный
бомбардированных городов.

Эуженио де Андраде

Скоро вечер. День прошел бесследно.

Говорил; измучился; замолк,
Женщина в окне рукою бледной
Лампу ставит желтую на стол.

Что же Ты, на улице, не дома,
Не за книгой, слабый человек?
Полон странной снежною истомой
Смотришь без конца на первый снег.

Все вокруг Тебе давно знакомо.
Ты простил, но Ты не в силах жить.
Скоро ли уже Ты будешь дома?
Скоро ли Ты перестанешь быть?

Борис Поплавский

Я — Гойя!

Глазницы воронок мне выклевал ворон,
слетая на поле нагое.
Я — Горе.
Я — голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я — Голод.
Я — горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой...
Я — Гойя!
О, грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад -
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звезды -
Как гвозди.

Я — Гойя.

Андрей Вознесенский, 1959

Вещий крик осеннего ветра в поле.

Завернувшись в складки одежды темной,
Стонет бурный вечер в тоске бездомной,
Стонет от боли.

Раздирая тьму, облака, туманы,
Простирая алые к Ночи руки,
Обнажает Вечер в порыве муки
Рдяные раны.

Плачьте, плачьте, плачьте, безумцы-ветры,
Над горой, над полем глухим, над пашней...
Слышу в голых прутьях, в траве вчерашней
Вопли Деметры.

Максимилиан Волошин

Тысячу раз (Для Элси)

Среди золотистых развалин газового завода
ты найдешь шоколадку и она от тебя даст деру
но если побежать так же быстро как баночка с аспирином
шоколадка заведет тебя далеко
Она изменит окрестный пейзаж
как дырявый ботинок
который прикрывают дорожным плащом
чтоб не пугать прохожих зрелищем обнаженной натуры
от него стучат зубы в коробочках рисовой пудры
и осыпаются листья с деревьев словно фабричные трубы
А поезд минует заштатную станцию без остановки
потому что еще не хочет ни пить ни есть
потому что на улице дождь а он без зонта
потому что коровы еще не вернулись
потому что дорога неспокойна и он боится
встретить пьяных дядек воров или злых полицейских
Вот если бы ласточки встали в очередь у кухонных дверей
чтобы попасть в жаркое
если б вода отказалась подмешиваться в вино
а у меня завелось бы несколько франков
То было бы наконец что-то новое в этом мире
тогда от булочек на колесах пришли бы в экстаз жандармы в
казармах
и был бы огород для бороды и в нем воробьи разводили бы
шелковичных червей
и был бы у меня на ладони
крошечный холодный фонарик
золотистый как яйцо на тарелке
и настолько легкий чтобы мои подошвы вспорхнули что твой
накладной нос
и тогда дно моря превратилось бы в телефонную будку
из которой никто никогда никому не звонит.

Бенжамен Пере, Из книги "Припрятанное на случай", 1934

Гость на коне

Конь степной
бежит устало,
пена каплет с конских губ.
Гость ночной
тебя не стало,
вдруг исчез ты на бегу.
Вечер был.
Не помню твердо,
было все черно и гордо.
Я забыл
существованье
слов, зверей, воды и звезд.
Вечер был на расстояньи
от меня на много верст.
Я услышал конский топот
и не понял этот шепот,
я решил, что это опыт
превращения предмета
из железа в слово, в ропот,
в сон, в несчастье, в каплю света.
Дверь открылась,
входит гость.
Боль мою пронзила
кость.
Человек из человека
наклоняется ко мне,
на меня глядит как эхо,
он с медалью на спине.
Он обратною рукою
показал мне — над рекою
рыба бегала во мгле,
отражаясь как в стекле.
Я услышал, дверь и шкап
сказали ясно:
конский храп.
Я сидел и я пошел
как растение на стол,
как понятье неживое,
как пушинка или жук,
на собранье мировое
насекомых и наук,
гор и леса,
скал и беса,
птиц и ночи,
слов и дня.
Гость я рад,
я счастлив очень,
я увидел край коня.
Конь был гладок,
без загадок,
прост и ясен как ручей.
Конь бил гривой
торопливой,
говорил —
я съел бы щей.
Я собранья председатель,
я на сборище пришел.
— Научи меня Создатель.
Бог ответил: хорошо.
Повернулся боком конь,
и я взглянул
в его ладонь.
Он был нестрашный.
Я решил,
я согрешил,
значит, Бог меня лишил воли, тела и ума.
Ко мне вернулся день вчерашний.
В кипятке
была зима,
в ручейке
была тюрьма,
был в цветке
болезней сбор,
был в жуке
ненужный спор.
Ни в чем я не увидел смысла.
Бог Ты может быть отсутствуешь?
Несчастье.
Нет я все увидел сразу,
поднял дня немую вазу,
я сказал смешную фразу
чудо любит пятки греть.
Свет возник,
слова возникли,
мир поник,
орлы притихли.
Человек стал бес
и покуда
будто чудо
через час исчез.

Я забыл существованье,
я созерцал
вновь
расстоянье.

Александр Введенский