Семейное

В нашем музее — мы наведываемся в него каждое воскресенье — открыт новый зал.
Наши абортированные дети, бледные серьезные эмбрионы,
сидят там в простых банках
и заботятся о будущем своих родителей.

Гюнтер Грасс

Вы, идущие мимо меня

К не моим и сомнительным чарам, —
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром,

И какой героический пыл
На случайную тень и на шорох...
И как сердце мне испепелил
Этот даром истраченный порох.

О, летящие в ночь поезда,
Уносящие сон на вокзале...
Впрочем, знаю я, что и тогда
Не узнали бы вы — если б знали —

Почему мои речи резки
В вечном дыме моей папиросы,—
Сколько темной и грозной тоски
В голове моей светловолосой.

Марина Цветаева

Усталость

Тают в тумане комья земли.
Медленно тают сквозные осины.
Осень. Узлы ручейков из-под тины
С кружевом пены, — всё тает вдали.

Хрупкие зовы — усталые звоны,
Ослабевающе тая, плывут.
Тая куда-то бредут и бредут
Нищие… песни их — жуткие стоны.

Вёсел хромающих взмахи… Одна,
Плавно и грузно, унылая птица,
Черным комком поднимаясь, кружится
В серое небо, где вянет луна.

Эмиль Верхарн

Дадаистические дебаты

Несколько дней спустя в церкви, перестроенной под кинотеатр — местном отделении Клуба дю Фобур — мы по приглашению этой ассоциации, куда входят несколько тысяч рабочих и интеллектуалов, разъясняли суть дадаистического движения. Нас было на сцене четверо: Рибмон-Дессень, Арагон, Бретон и я. Председательствовал месье Лео Польдес. Публика в клубе была настроена более серьезно; нас слушали. Свое недовольство слушатели выражали пронзительными выкриками. Раймонд Дункан, философ, который разгуливает по Парижу в костюме Сократа, был там вместе со всей своей школой. Он вступился за нас и успокоил публику. Последовали дебаты. В них приняли участие лучшие ораторы-социалисты, которые выступали против нас или же в нашу защиту. Мы отвечали на эти нападки и аудитория дружно кипела. Арагон написал прочувствованную статью об этом памятном вечере в Les Écrits nouveaux.
Неделю спустя состоялась открытая дискуссия о Дада в Народном университете. Элюар, Френкель, Дерме, Бретон, Рибмон-Дессень, Супо и я мобилизовали все наши силы и темперамент для участия в сеансе, раздираемом политическими страстями. Манифесты всех президентов были напечатаны в дадаистическом журнале Littérature; хорошо известно, что у Дада триста девяносто один президент и что президентом без труда может стать каждый.
Журнал, основанный несколькими из нас, также получил название «391»; он расширился и приобрел всемирную славу. В конце концов журнала стали побаиваться, так как в нем вещи описывались как есть, без малейших попыток приукрашивания. Скольким критикам пришлось пожалеть о своих кретинических высказываниях!
Скандал, вызванный лицемерием кое-кого из кубистов, любимчиков современного парижского художественного общества, привел к полному разрыву между дадаистами и кубистами — что очень сплотило девятнадцать несогласных дадаистов.
Поль Элюар, которого мы называем изобретателем нового «métal de ténèbres», начал публиковать свой журнал Proverbe, где участвовали все дадаисты; вкладом этого журнала стало собственное направление. Дух его особенно четко отразился в противопоставлении логики и языка. Вот как Супо описывает авторов Proverbe:
Луи Арагон: Стеклянная спринцовка
Арп: Ясные морщины
Поль Элюар: Кормилица звезд
Андре Бретон: Буря в стакане воды
Т. Френкель: Великий змий земли Бенжамен Пере: Лимонный мандарин
Ж. Рибмон-Дессень: Паровой человек
Жак Риго: Глубокая тарелка
Филипп Супо: Музыкальный писсуар
Тристан Тцара: Человек с жемчужной головой
Дадаистические книги и листовки вскоре разнесли ажитацию по Парижу и всему миру.

Тристиан Тцара "Воспоминания о дадаизме"

Стройки моего детства классики на асфальте заляпаны гудроном

только что выросший потный пушок у скважин желания сырое тело
нервные волокна инея стресс, снятый заочно
что-то в запахе крови восходит к языку всенощных
тромбы любви, на коих тавро моих первых ласк
содержимое черепа высыхает помаленьку мертвые вязанки хвороста
это было незадолго до времени великого разрыва
переплеты моего постоянного вранья бессчетные поражения
в городе все время что-то оплакивают, это уже как упражнение
посреди бетонных блоков одноглазый подъемный кран
держит в своих людоедских когтях старую зеленую Симку,
с нее срывается железяка, вырывая крыло, йодистую фару
меланхолия рождается иногда оттого, что тебя разглядывают птицы.

Патрис Дельбур

Когда я в бурном море плавал

И мой корабль пошел ко дну,
Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол,
Спаси, помилуй, — я тону.

Не дай погибнуть раньше срока
Душе озлобленной моей, —
Я власти темного порока
Отдам остаток черных дней».

И Дьявол взял меня и бросил
В полуистлевшую ладью.
Я там нашел и пару весел,
И серый парус, и скамью.

И вынес я опять на сушу,
В больное, злое житие,
Мою отверженную душу
И тело грешное мое.

И верен я, отец мой Дьявол,
Обету, данному в злой час,
Когда я в бурном море плавал
И ты меня из бездны спас.

Тебя, отец мой, я прославлю
В укор неправедному дню,
Хулу над миром я восставлю,
И, соблазняя, соблазню.

Федор Сологуб