Хуже всего не то, что мы завалены со всех сторон отбросами, а то, что мы сами становимся ими. Вся естественная среда превратилась в отбросы, т. е. в ненужную, всем мешающую субстанцию, от которой, как от трупа, никто не знает, как избавиться. По сравнению с этим горы органических промышленных отходов просто пустяк. Вся биосфера целиком в пределе грозит превратиться в некий архаический остаток, место которого — на помойке истории. Впрочем, сама история оказалась выброшенной на собственную помойку, где скапливаются не только пройденное нами и отошедшее в прошлое, но и все текущие события; не успев закончиться, они тут же лишаются всякого смысла в результате демпинга средств массовой информации, способных превратить их в субстанцию, непосредственно готовую для употребления, а затем и в отбросы. Помойка истории превратилась в информационную помойку.
Когда строят образцовые города, создают образцовые функции, образцовые искусственные ансамбли, все остальное превращается как бы в остатки, в отбросы, в бесполезное наследие прошлого. Строя автостраду, супермаркет, супергород, вы автоматически превращаете все, что их окружает, в пустыню. Создавая автономные сети сверхскоростного, программируемого передвижения, вы тут же превращаете обычное, традиционное пространство взаимообщения в пустынную зону. Именно так обстоит дело с транспортными артериями, рядом с которыми образуются пустующие территории. Именно так будет обстоять дело и в будущем, когда рядом с информационными артериями образуются информационные пустыни, возникнет своего рода информационный четвертый мир — убежище всех изгоев, всех тех, кого отвергли средства массовой информации. К нему добавится интеллектуальная пустыня, населенная мозгами, оставшимися без работы по причине предельной усложненности самих информационных сетей. Ее будут населять, но уже в неизмеримо большем количестве, потомки тех миллионов безработных, что ныне изгнаны из мира труда.
Жан Бодрийяр "Город и ненависть"
Страх и обезьянка
Зуд опухоли, запах смерти
На южном шепчущем ветру
И вонь небытия и бездны
Ангел Смерти скитальцев воет в лофте
Вонючая болезненная дрема
Утренние сны потерянной обезьянки
Рожденной и затихшей под грузом былых причуд
И лепестков роз в банках
Страх и обезьянка
Кислый вкус незрелых фруктов на закате
Воздух мягок и пропитан запахом пассата
Белая плоть напоказ
Джинсы у него такие старые
Тень ногу моря
Утренний свет
В витрине магазинчика
В запахе дешевого вина в квартире моряков
В фонтане, плачущем во дворе полицейского участка
В статуе плесневелого камня
В мальчике, свистом созывающем бродячих псов.
Путешественник цепляется за позабытый дом
Гудок невидимого поезда еле слышный затих
В лофте вкус воды ночью
Утренний свет на молочной плоти
Зуд опухоли призрачная рука
Печальная как смерть обезьян
Отче наш падающая звезда,
Хрустальная кость исчезает в воздухе
Ночное небо
Рассеяние и пустота.
Уильям Сьюард Берроуз
Зеленый час
Бьет пять. Рассудку бы вздремнуть,
Разнежиться в тени от тента...
Но всем желудка просто жуть,
Ну жуть как хочется абсента!
С ним что ни краска — изумруд,
И, от паров его шалея,
Раздуют ноздри — и замрут
Нюх отточившие Цирцеи.
Сверкнут глазком - о, эти пять
Часов! — и каждая колдует:
Таким бывалым как не знать,
Откуда нынче ветер дует?
И вот они уже бегут
Навстречу столику и стойке...
Горит Венера — тут как тут! —
В зеленом небе, как в настойке.
Шарль Кро
|
