А все-таки я не истец,

Меня и на земле кормили:
— Налей ему прокисших щец,
Остатки на помойку вылей.

Всему свой срок и свой конец,
А все-таки меня любили:
Одна: — Прощай! — и под венец,
Другая крепко спит в могиле,

А третья у чужих сердец
По малой капле слез и смеха
Берет и складывает эхо,
И я должник, а не истец.

Арсений Тарковский

Мой прах уснет забытый и холодный,

А для тебя настанет жизни май;
О, хоть на миг душою благородной
Тогда стихам, звучавшим мне, внимай!

И вдумчивым и чутким сердцем девы
Безумных снов волненья ты поймешь
И от чего в дрожащие напевы
Я уходил — и ты за мной уйдешь.

Приветами, встающими из гроба,
Сердечных тайн бессмертье ты проверь.
Вневременной повеем жизнью оба,
И ты и я — мы встретимся — теперь!

Афанасий Фет

Красный

Красный был твоим цветом.
Если не красный, то белый. Но красными
были твои покровы.
Кроваво-красными. Кровь?
Жгучая охра, чтобы согреть мертвецов?
Гематит для бессмертия
твоего наследства — драгоценных фамильных костей.

Когда всё стало по-твоему,
наша комната покраснела. Камера правосудия.
Запертая шкатулка для драгоценностей. Кровавый ковёр,
испещрённый тёмными пятнами сгустков.
Занавески — кроваво-рубиновый бархат,
величественный кровепад от потолка до пола.
Подушки, как пятна крови. Такой же
голый кармин в обивке дивана.
Бьющаяся, как живая клетка, келья.
Как ацтекский алтарь — висок.

Лишь книжные полки спрятались в белом.

А за окном
маки — в тонких морщинках,
словно прозрачная кожа;
шалфей (чьё имя ты носишь)
как фонтан из глубокой раны;
розы — сердечные сгустки —
катастрофичные, артериальные, обречённые.

Длинная юбка красного бархата — кровавый веер,
густое бордо;
губы — влажный глубокий багрянец.

Ты упивалась красным.
Я чувствовал его кожей, точно края
засыхающей рваной раны. Мог прикоснуться
к перламутру открытой вены.

Всё, что ты рисовала, ты рисовала белым;
затем — бросалась розами, повергала своё творение,
склонялась над ним, брызгала розами,
плакала розами, бесконечными розами,
иногда среди них роняя синюю птицу.

Синий шёл тебе больше. Синий дал тебе крылья.
Голубые, как зимородок, шелка Сан-Франциско
ласкали твою беременность
в горячих объятьях.
Синий был твоим добрым духом — не упырь,
а внимательный ангел-хранитель.

В яме, заполненной красным,
ты пряталась от стерильной, костяной белизны.

Но камень, который ты потеряла, был синим.

Тед Хьюз

Рыдала розово звезда в твоих ушах,

Цвела пунцово на груди твоей пучина,
Покоилась бело бескрайность на плечах,
И умирал черно у ног твоих Мужчина.

Артюр Рембо

Я буду ждать тебя мучительно,

Я буду ждать тебя года,
Ты манишь сладко-исключительно,
Ты обещаешь навсегда.

Ты вся — безмолвие несчастия,
Случайный свет во мгле земной,
Неизъяснённость сладострастия,
Ещё не познанного мной.

Своей усмешкой вечно-кроткою,
Лицом, всегда склонённым ниц,
Своей неровною походкою
Крылатых, но не ходких птиц,

Ты будишь чувства тайно-спящие,
И знаю, не затмит слеза
Твои куда-то прочь глядящие,
Твои неверные глаза.

Не знаю, хочешь ли ты радости,
Уста к устам, прильнуть ко мне,
Но я не знаю высшей сладости,
Как быть с тобой наедине.

Не знаю, смерть ли ты нежданная
Иль нерождённая звезда,
Но буду ждать тебя, желанная,
Я буду ждать тебя всегда.

Константин Бальмонт

Это месяц плывет по эфиру,

Это лодка скользит по волнам,
Это жизнь приближается к миру,
Это смерть улыбается нам.

Обрывается лодка с причала
И уносит, уносит ее…
Это детство и счастье сначала,
Это детство и счастье твое.

Да, — и то что зовется любовью,
Да, — и то что надеждой звалось,
Да, — и то что дымящейся кровью
На сияющий снег пролилось.

…Ветки сосен — они шелестели
Милый друг, погоди, погоди…
Это призрак стоит у постели
И цветы прижимает к груди.

Приближается звездная вечность,
Рассыпается пылью гранит,
Бесконечность, одна бесконечность
В леденеющем мире звенит.

Это музыка миру прощает
То, что жизнь никогда не простит.
Это музыка путь освещает,
Где погибшее счастье летит.

Георгий Иванов