Самое глубокое, что ее [истину] характеризует, — это то, что она исторична. История истины, воссияния и превращения и обоснования ее сущности, имеет только редкие мгновения, которые пребывают вдали друг от друга.

Долгое время кажется эта сущность оцепеневшей (ср. долгую историю истины как правильности, ομοιωσις, adaequatio), поскольку только определенная правильность, будучи обусловлена ею, становится искомой и задействованной. И так появляется видимость — на основании этого застывшего постоянства — будто сущность истины даже «вечна», особенно если представляют «вечность» как простую продолжительность.
Не находимся ли мы в конце долгого периода подобного затвердения сущности истины и тем самым перед вратами нового момента ее потаенной истории?

Мартин Хайдеггер "О событии"

Божественный избыток красоты

Танец чаек в буре, игры и рев тюленей
Над океаном и под водой...
Божественный избыток красоты
Правит игры, решает судьбы, растит деревья. Громоздит горы, вздымает волны.
Невероятная радость.
Звезды огонь сближают, как губы.
О, дай и мне
Соединиться с тобой, ведь ни одна девушка
Не пылает и не жаждет любви
Больше, чем я тебя на берегу тюленьем, где крылья Ткут, словно ткань в воздухе,
Божественный избыток красоты.

Робинсон Джефферс

Утро настало — и вот от мутной реки

пахнуло теплом. Ее мутные воды
будто бы уносят оболочку ночи.
Белеют стены складов прибрежного рынка.
Утро настало — влажные мглистые клубы испарений.
Растворяясь в глади реки,
белеют колышущиеся отражения стен.
Посветлела даже темная глубь вод.
Могучая река мчит мутные потоки к устью
и там сталкивается со встречным течением прилива.
Плывут по волнам тыквенные корки,
семечки, грязные клочья соломы.
Клубы испарений будто бы пропитаны перегаром,
и дымка, впитавшая этот дух,
стелется зеленоватой плесенью, постепенно тая.
Опоры моста покрыты грязью.
Вот промелькнули над водой две девушки.
А может быть, цветы? Травинки?
Поблекшие лица певичек... Они проходят по мосту,
и доски жалобно поскрипывают, вздыхают.
Утих вихрь, сорвавший листву с дерев,
В недрах утра над грязной рекой
остыли зловонные клубы тумана.
А чайки на заре уже ищут поживу
в волнах прилива.
Вода, хоть и грязна, струится, переливается узорами,
отливает то зеленью, то лазурью,
а то вдруг потемнеет, станет багряной, —
будто разноцветный пояс служанки,
что стоит у причала.
Повозки с зеленью — сколько их! Флажки...
Люди, идущие на заработок, — толпа.
Кто с пустыми руками, кто с поклажей.
Проплывают мимо лодки — взмахивая шестами,
затягивают песню лодочники.
Утро настало — контуры и тени приобретают цвет.
Река пронизана солнечными лучами.
Утро настало — вот засверкали
белые стены рыночных складов на берегу —
а может быть, то мое сердце?..

Камбара Ариакэ

Масса — это посредственность, и, поверь она в свою одаренность, имел бы место не социальный сдвиг, а всего-навсего самообман. Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду. Как говорят американцы, отличаться — неприлично. Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным. И ясно, что "все" — это еще не все. Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир становится массой.

Хосе Ортега-и-Гассет "Восстание масс"