— Земная жизнь — надежда, и томленье,

и страсть, и свет любимого лица,
и радость слез, и горечь размышленья,
и одиночество, и страх конца —
так светится, как липы в росной рани,
так бьется, исходя, как кровь из лани,
и ждет могила гибнущих от ран,
и падает светило в океан.
— Увы, на нивах жизни — сорняки,
и ужас запустения велик.
Но помыслы людские высоки,
а время человека — только миг.
Но он спокоен и в тщете великой,
покуда видит мыслью ясноликой
и жизнь живую на могильном дне,
и небо в океанской глубине.

Улаф Аукруст (Перевод О. Чухонцева)

Допустим, Вам бросили это в лицо?

Пожалуйста, не заставляйте меня что-либо решать,
я не отличу чудака от болтуна в лицо,
И кто на первом месте — леди или тигр, и что после чего —
курица или яйцо.
А нужно быть исключительно проницательным,
Чтобы решать положительно или отрицательно.
Для меня же любая проблема —
Дилемма.
Увы, я не могу сравнивать себя с тем бейсбольным игроком,
Который знает, бросать мяч этому или тому, потому что не
уверен
ни в этом, ни в том.
Точно также не могу я решиться, хотя для других это
дважды-два,
Писать ли в слове с безударной гласной Е или И, О или А?
Но действительное умопомрачение нисходит на меня
и всякий раз, как впервые,
Когда мне предстоит давать чаевые.
И всякий раз тройной рок преследует меня опять:
Стоит ли? Кому? и сколько давать?
Скажите мне, чей взгляд на вашем настроении больше
сказывается,
Того, кто выше чаевых и берет их, не замечая, или того,
кто их замечает, но принять отказывается?
Лично я предпочел бы играть в салочки со своими пятками
в Бостонском Аквариуме перед толпой осуждающей мое поведение,
Чем принять неверное решение по части чьего-либо
вознаграждения.
Приходится только мечтать о таком Утопическом уголке земного
шара,
где все рестораны, отели и станции обслуживания автомобилей
оборудованы непогрешимыми,
Не принимающими никаких чаевых машинами.

Огден Нэш

Волынка

Ни к чему нам карусели, ослики и ряженые,
Лучше дайте нам «роллс-ройс» и ход к замочной скважине.
У них трико из крепдешина, туфли из кожи питона,
На полу тигровая шкура, на стене голова бизона.

Джон Макдональд мертвеца запихнул под стол ногою,
А когда тот стал оживать, добил его кочергою,
Продал глаза его как сувениры, кровь разлил в бутыли
И выдал за виски, а кости себе оставил на гантели.

Ни к чему Гурджиев-йога, ни к чему Блаватская,
Лучше дайте юбку в таксо и растущую акцию.

Энн Макдугал пошла доить и по дороге увязла,
Прочухалась под граммофонные звуки старого венского вальса.
Ни к чему девичья гордость и бесплатные школы,
Лучше дайте шины «Данлого» и — черт латай проколы!

Лорд О’Фелпс орал на праздник, что он трезвей всех в мире,
А как начал считать свои ноги, насчитал четыре.
Миссис Кармайкл после родов объявила банкротство:
«Хватит шестерых, устала от перепроизводства».

Ни к чему политиканство, ни к чему газеты,
Лучше дайте маме пособье, а детишкам конфеты.

Вилли Меррей о банкноту порезался до крови
И замотал пораненный палец шкурой эйршпрской коровы.
Братец его преуспел в путину; что касается братца,
Так он улов свой выбросил в море, а сам пошел побираться.

Ни к чему «Селедка-Юнион», ни к чему Писание,
Лучше дайте пачку окурков, а то у нас руки не заняты.

Ни к чему нам стадионы, кино и прочие фокусы,
Ни к чему нам койки в деревне и глянцевитые фикусы.
Ни к чему обещанья партий, предвыборные песенки,
Лучше просиживать дома штаны и вешать шляпу на пенсию.

Все ни к чему, моя малышка, все ни к чему, мой светик,
Каждый день набиваешь мозоли, а деньги уносит ветер.
Барометр падает час от часу, падает год от году,
Поди разбей, проклятый барометр — не исправишь погоду.

Луис Мак-Нис (Перевод А. Сергеева)

Темные речи

Как Орфей, я хвалю
Смерть, союзницу древнюю жизни,
И всей земной красоте,
И твоим глазам,
Князьям высокого неба,
Говорю мои темные речи.

Ты помнишь ли грозное утро?
Проснулся ты. На ладонь
Упала роса. Гвоздика
Дремала на сердце. Но ты
Увидел темную реку,
Бегущую мимо.

Да, кровь — моя гибкая лира,
Молчанье — моя струна.
В руке я держу твое сердце.
И знай, что прядь твоя стала
Прядью тени ночной,
И хлопья зимнего мрака
Холодят твои щеки.

Отныне я не твоя,
Мы опустили глаза.

Но я хвалю, как Орфей,
Жизнь, союзницу смерти,
И мне сквозь закрытые веки
Светит глаз твоих синева.

Ингеборг Бахман (Перевод Г. Ратгауза)

Октябрь

Октябрь, и тяжек мед последней груши,
Дозревшей до броска к земле,
И лижет мух в паучьем плюше
Последний свет в белесой мгле —
Он зелень клена медленно сосет,
И перепончатые листья,
Варясь в лучах клубящихся высот,
Становятся мертвей и мглистей.

Все умирает в приторном вине,
В пурпурной георгинной мари,
Пока не вздрогнет ласточка во сне,
Поняв, что свет опять в ударе,
Пока не слущат сытые полевки
Орех последний на обед
И бурой россыпью, в обновке,
Из тьмы не вынырнут на свет.

Октябрь, и раздобревшую корзину
В набухший подпол волокут,
И сад, трудолюбиво гнущий спину,
В лохмотья ветхие обут.
И свет в белесом паутинном плюше
Разлегся в неге и тепле,
Чтобы помочь последней груше
Осенний смак отдать земле.

Петер Хухель (Перевод А. Ларина)