Прислонясь к дверному косяку, Я ловлю в далеком отголоске, Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи Тысячью биноклей на оси. Если только можно, Aвва Oтче, Чашу эту мимо пронеси.
Я люблю твой замысел упрямый И играть согласен эту роль. Но сейчас идет другая драма, И на этот раз меня уволь.
Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути. Я один, все тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не поле перейти.
Борис Пастарнак
Что я делаю?
Я зову. Я зову. Я зову. Я не знаю, кого я зову. Тот, кого я зову, не знает. Это кто-то слабый, наголову разбитый. Это кто-то гордый, он все равно не разбит. Я зову. Я зову кого-то оттуда, этот кто-то затерян вдали, в совершенно другом мире. (Значит, вся моя твердость вранье?) Я зову. Я сел за чистейший из инструментов, не сравнить с моим голосом глуховатым. За певучий инструмент, который меня не судит, который за мной не следит, я отбросил всякий стыд и зову, я зову, я зову из далекой могилы прошедшего детства оно, как и прежде, дуется, сжавшись в комок, из далекой пустыни моих нынешних дней, я зову, я зову. Этот зов меня самого удивляет. Я зову, хотя, может быть, уже поздно. Просто, чтобы мой потолок обвалился, может быть, и так, но главное — я зову.
Анри Мишо
Теперь ни к чему ни тебе, ни мне
встречаться наедине. Ты сама... понимаешь вполне. Я так любил её, господи боже! Ступай же тихонько по этой дорожке. Как на распятьях, следы от гвоздей у меня на запястьях. Ты видишь кровавую тень впереди? Никогда не оглядывайся, иди, и молись в глубине Каэтану святому, и скажи ему в тишине, что теперь ни к чему ни тебе, ни мне встречаться наедине.
Федерико Гарсиа Лорка "Встреча"
Всё это —
словно годы, пока я собирал букет поцелуев с её губ и хранил их в вазе цвета зари в своём сердце.
Покой нам только снится. И пусть ничто не потревожит сны. Седая ночь, и дремлющие птицы качаются от синей тишины.
И вечный бой. Атаки на рассвете. И пули, разучившиеся петь, кричали нам, что есть еще Бессмертье... ... А мы хотели просто уцелеть.
Простите нас. Мы до конца кипели, и мир воспринимали, как бруствер. Сердца рвались, метались и храпели, как лошади, попав под артобстрел.
...Скажите... там... чтоб больше не будили. Пускай ничто не потревожит сны. ...Что из того, что мы не победили, что из того, что не вернулись мы?..
Иосиф Бродский
Joseph Beuys - I Like America and America Likes Me (1974)
Все наши категории вошли, таким образом, в эру неестественного, где речь идет не о желании, но о том, чтобы заставить желать, не о действии, но о том, чтобы заставить делать, не о стоимости, но о том, чтобы заставить стоить (как это видно на примере любой рекламы), не о познании, но о том, чтобы заставить знать, и, наконец, последнее по порядку, но не по значению — не столько о наслаждении, сколько о том, чтобы заставить наслаждаться. И в этом — большая проблема нашего времени: ничто не является само по себе источником наслаждения — надо заставить наслаждаться и самого себя, и других. Наслаждение становится актом коммуникации: ты принимаешь меня, я принимаю тебя, происходит обмен наслаждением — один из способов взаимодействия. Если бы кто-нибудь захотел наслаждения без коммуникации, его сочли бы глупцом. Но разве коммуникативные машины способны наслаждаться? Это уже другой вопрос, но если представить себе машины, способные наслаждаться, то они должны быть сделаны по образу и подобию коммуникативных машин. Такие машины, однако, существуют: это наши собственные тела, ориентированные на наслаждения, наши тела, приспособленные к наслаждению посредством торжествующего хитроумного косметического искусства.
