Здесь был священный лес. Божественный гонец

Ногой крылатою касался сих прогалин.
На месте городов ни камней, ни развалин.
По склонам бронзовым ползут стада овец.

Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец
В зеленых сумерках таинственно печален.
Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?
Кто знает путь богов — начало и конец?

Размытых осыпей, как прежде, звонки щебни,
И море древнее, вздымая тяжко гребни,
Кипит по отмелям гудящих берегов.

И ночи звездные в слезах проходят мимо,
И лики темные отвергнутых богов
Глядят и требуют, зовут... неотвратимо.

Максимилиан Волошин

Я не смею закрыть глаза

Из страха,
Что веки расплющат мир,
Что он расколется с треском,
Как на зубах орех.
Сколько я протяну без сна?
Сколько еще смогу мир в живых сохранить?
Смотрю и смотрю, не мигая,
И мне отчаянно жалко
Беззащитный мир, за которым
Захлопнется крышка век.

Ана Бландиана

По-прежнему слепой

В этой стране
Богословы учат, что Бог
Существует, но он слеп.
Он ищет ощупью
В пространстве между слишком тесных стен, в нашем мире,
Кричащее, бьющееся, все еще
Не открывшее глаз
Крохотное существо, что наделит его зреньем,
Если, конечно, он сможет
Своими неловкими,
Шарящими с незапамятных времен руками
Поднять эти сомкнутые веки.

Замысел Бога, его мечта,
Мечта той глубины мрака,
Которую они называют Богом, —
Лишь в том, они считают, чтобы
Стать этим существом. Богом движет
Предвосхищенье: что ему откроет
Обретенный взгляд? Мечта, желанье,
Возникающее в этих горных балках, в этих
Бесформенных глыбах,
В этом доносящемся из глубоких недр
Шуме источника, в Боге, —
Чтобы нечто, заключенное в них, восходило
Через кровь, через крик, через живое тело
К тому, чего у него еще нет:
Лицу, глазам.
Нет, Бог не хочет
Служенья, земных поклонов, не хочет
Слышать тех, кто к нему взывает,
Вопрошает его или даже
Гневно протестует. Он хочет
Всего лишь видеть, как ребенок: видеть камень,
Дерево, плод,
Лозу, вьющуюся под крышей,
Птицу, сидящую над спелой гроздью.

Бог, лишенный зренья, хочет
Наконец увидеть свет.
Он, вечный, берет в ладони
Все кричащее, все обреченное исчезнуть, —
Ибо глядеть может лишь то, что смертно.

Так он возобновляет в каждом существе —
И очень ненадолго, пока
Оно способно видеть, ведь тьма
Набегает почти сразу, — свой смиренный
Поиск. Он согласен
Довольствоваться немногим —
Тем, что открывается живым глазам.
Он знает: живое больше, чем он,
Он: тот, кто всегда остается
Внутри, тот, кто выгибает
Вещь по ее форме, наливает вещь
Темнотой, ширится
Дугами, что с криком чертят
Ласточки в синем небе, и даже
Тот, кто разрывается, растворяется
В грозовых облаках, но всегда
Оставаясь внутри, внутри очертанья,
В сумраке, скрывшем
Еще более глубокий сумрак, скрывшем
Расселины и глыбы, — всю бездонную
Глубину, которую эти богословы
В беседах со мной называют Богом.

(Он: тот, кого мы слышим,
Возвращаясь домой, вечером,
Под красным, застывшим небом,
В скрипе калитки: вновь
Заключенный внутри, теперь внутри звука, —
И уже наступает ночь, темно,
Давайте-ка, говорят мне они,
Приподнимем этот камень: видите? Там,
Вне нашего мира, мечутся муравьи.)

Ив Бонфуа

Черви

слопают
мозги
которые чувствовали
удивлялись
и писали
эти стихи.

Пусть и на червяьей улице
будет праздник.
Они живут
всего один раз.

Ричард Бротиган