Из мира уползли — и ноют на луне

шарманщики воспоминаний...
Кто входит? Муза, ты? Нет, не садись ко мне:
я только пасмурный изгнанник.

Полжизни — тут, в столе, шуршит она в руках,
тетради трогаю, хрустящий
клин веера, стихи — души певучий прах, —
и грудью задвигаю ящик...

И вот уходит всё, и я — в тенях ночных,
и прошлое горит неяро,
как в черепе сквозном, в провалах костяных
зажжённый восковой огарок...

И ланнеровский вальс не может заглушить...
Откуда?.. Уходи... Не надо...
Как были хороши... Мне лепестков не сшить,
а тлен цветочный сладок, сладок...

Не говори со мной в такие вечера,
в часы томленья и тумана,
когда мне чудится невнятная игра
ушедших на луну шарманок...

Владимир Набоков

Сказал я: диво это

достигло полноты.
Серебряного цвета
дрожащие листы.
Любовь что шар в зените
в высоких небесах,
и птица на раките,
и полдень на часах.
И птичий голос реял,
и слушал белый свет,
и самый малый плевел
узнал, что он воспет.
А посреди творенья,
в основе бытия
был я, мой слух и зренье —
вот эта жизнь моя,
вся высота итога,
всей полноты размах,
и мир дозрел до Бога,
и полдень на часах.

Гильен Хорхе

Идущий

Приходит вечер
Через поля, невиданный доселе,
Не зажигая ламп.

Издалека как будто шёлков, но
Ложится на колени и на грудь,
Не принося уюта.

Куда девалось дерево, скреплявшее
Землю и небо? Что в моих руках
Лежит неощутимо?

Что тяготит мне руки?

Филип Ларкин

Я в детстве заболел

От голода и страха. Корку с губ
Сдеру — и губы облизну; запомнил
Прохладный и солоноватый вкус.
А все иду, а все иду, иду,
Сижу на лестнице в парадном, греюсь,
Иду себе в бреду, как под дуду
За крысоловом в реку, сяду — греюсь
На лестнице; и так знобит и эдак.
А мать стоит, рукою манит, будто
Невдалеке, а подойти нельзя:
Чуть подойду — стоит в семи шагах,
Рукою манит; подойду — стоит
В семи шагах, рукою манит.
Жарко
Мне стало, расстегнул я ворот, лет, —
Тут затрубили трубы, свет по векам
Ударил, кони поскакали, мать
Над мостовой летит, рукою манит —
И улетела…

Арсений Тарковский

Зверек

Он убежал он спасся там пожар
а тут рассвет на лапках золотится
и солнце заплетает семь косиц

Живехонек он юркий светлоглазый
а большего не надобно ему
но в полночь вновь туда на смерть и долго

Ждать зарева охотничьего рога
так смело так безропотно никто
другой не любит жизни

Хуго Клаус

И нечего сокрушаться

книг совсем не беру с собою
никаких навек предрешенных вычурных знаков
танец в сердце проник
до конца став моей судьбою

за словами нечего гнаться
они просятся с губ
снегом падая в ночь
и нечего сокрушаться

Марк Брат

Однажды он тень свою потерял.

Но мир об этом даже не знал.

Потом потерял он и голову тоже.
Но думали все: он обычный прохожий,

Такой же, как вы или я, пешеход,
Хотя и не ясно, куда он идет.

Затем, уносимый людским потоком,
Он сердце свое потерял ненароком.

Все дальше поток его нес и бурлил,
И не было ни фонарей, ни перил.

Морис Карем (Перевод М. Кудинова)