Как мертвы желтые утра! Как сеть ветвей в оконной раме Всё та ж сегодня, что вчера...
Одна утеха, что местами Налет белил и серебра Мягчит пушистыми чертами Работу тонкую пера...
В тумане солнце, как в неволе... Скорей бы сани, сумрак, поле, Следить круженье облаков, —
Да, упиваясь медным свистом, В безбрежной зыбкости снегов Скользить по линиям волнистым.
Иннокентий Анненский
Nothing To Do, 2011 by Terence Koh
Иоганн Себастьян Бах – Фа-минорная хоральная прелюдия в обработке Эдуарда Артемьева к к/ф Тарковского "Солярис"
2:48
Гармония ночи глубокой
разрушена грубо луной ледяной и сонной, взошедшей угрюмо.
О жабах — ночей муэдзинах — ни слуху ни духу. Ручей, в камыши облаченный, ворчит что-то глухо.
В таверне молчат музыканты. Не слышно ни звука. Играет звезда под сурдинку над зеленью луга.
Уселся рассерженный ветер горе на уступы, и Пифагор, здешний тополь, столетнюю руку занес над виновной луною, чтоб дать оплеуху.
Федерико Гарсиа Лорка
Если Я — это принцип манифестации по отношению к предложению, то мир — это принцип денотации, а Бог — принцип сигнификации. Но смысл, выраженный как событие, обладает совершенно иной природой: он — эманация нонсенса, этой всегда ускользающей парадоксальной инстанции, всегда децентрированного экс-центрического центра. Это чистый знак, чья связность исключает единственно — зато категорически — лишь связность Я, мира и Бога. Эта квази-причина, этот поверхностный нонсенс, который пробегает расходящееся, эта случайная точка, испускающая до-индивидуальные и безличные сингулярности и циркулирующая по ним, не оставляет места для Бога. Она не допускает ни бытия Бога как изначальной индивидуальности, ни Я как Личности, ни мира как стихии Я и Божьего творения.
Жиль Делез
М.И. Цветаевой
Неисчисляемы Орбиты серебряного прискорбия, Где праздномыслия Повисли — Тучи...
Среди них — Тихо пою стих В неосязаемые угодия Ваших образов:
Ваши молитвы — Малиновые мелодии И — Непобедимые ритмы.
Андрей Белый
В какие сны забредаешь, мой зачарованный взгляд, пока глаза
мои спят? Сердцу понятна усталость твоя по возвращении на этот свет После омовения в горячем ключе на дне колодца с ледяной водой, Где звёзды теряют отраженья свои. Сердце знает, но не скажет. Что вы, глаза, словно псы бежите вперёд жизни моей, у неведомого воруя? Кто пугает вас в чаще, что ныне — поросль? Могу ли испить из ваших ладоней Завтрашний дождь? Вдруг в одно прекрасное утро проснусь, А вас растерзали глаза из чужого сна? Девочка в белых носочках На качелях золотых кос качается над вашим колодцем. Струйками пара поднимаются к ней потонувшие имена, Но она, в их суть не проникнув, играет ими, словно камушками, И бросает обратно. Напрасно, глаза, ныряете ночью за ними, Превращёнными в цветы. Я не ведаю, как из цветка сотворить слово. Сердце знает как, но не скажет. И только девочка в белых носочках Могла бы помочь нам, но не знает как, или не хочет знать.
Милорад Павич
Эта ночь непоправима,
А у нас еще светло. У ворот Иерусалима Солнце черное взошло.
Солнце желтое страшнее — Баю-баюшки-баю — В светлом храме иудеи Хоронили мать мою.
Благодати не имея И священства лишены, В светлом храме иудеи Отпевали прах жены.
И над матерью звенели Голоса израильтян. Я проснулся в колыбели — Черным солнцем осиян.
Осип Мандельштам
Рейнгольд Морицевич Глиэр – Op.82. Концерт для колоратурного сопрано (1943). 1. Andante [Hulse, City of London Sinfonia, Hickox]
