Полуночной Тоски качается лампада, Там Феникс разметал сожженную мечту, Но в урне траурной нет пепла звездопада. А в комнате ночной, уставясь в пустоту, Буфета сонного безмолвствует громада: Отчаясь звучную исчерпать немоту, К стигийским берегам ушел хозяин сада. И только у окна, мерцая на свету, Резной единорог терзает наготу Злаченой нимфы вод, и мертвая наяда Летит из зеркала в ночную черноту, Не в силах отвести тускнеющего взгляда От молчаливых звезд, пронзивших высоту.
не умея водить, и вообще она была не моя - я ехал и давил тех, кого люблю ...один город проехал на сто двадцать.
Я остановился в Хеджвилле и заснул на заднем сиденье ...меня звала моя новая жизнь.
Грегори Корсо
Осенние мечты
Шапокляк у господина профессора гладкий И при этом совсем не радует взгляда, А на черном рединготе морщатся складки, От низа до тощего зада.
Господин профессор в парке сидит На скамье, окрашенной в цвет неприятный, У его жилета поношенный вид, А на пальцах чернильные пятна.
Меланхоличная осень, чей вечер тих, Пожелтевшие листья на землю роняет. Господин профессор смотрит на них И о чем-то мечтает.
У господина профессора на длинный нос Надеты очки в оправе старинной, И копну его желтых потускневших волос Прорезывают седины.
А когда-то господин профессор был молодым И, по всей вероятности, был франтоват и беспечен. Но теперь он мечтам предается своим, Созерцая осенний вечер.
Господин профессор размышляет о Розе, О мадам Розе, розовощекой своей экономке. Господин профессор в задумчивой позе Все мечтает о чем-то, сидя в сторонке.
Мальчишка стащил платок у него из кармана, Издалека забытый мотив долетает, В старом парке фонтан журчит неустанно, Господин профессор мечтает.
Тристан Кленгсор (Перевод М. Кудинова)
Hélène Grimaud – Bach/Busoni: Violin Partita #2, BWV 1004 - Chaconne In D Minor
14:33
Ещё нет сорока, а моя борода уже седая
Ещё не проснулся, а глаза слезящиеся и красные, как у слишком часто ревущего ребёнка
Что более неприятно, чем вино прошлой ночью?
Я побреюсь. Я суну свою голову под холодную воду и оглянусь на булыжники. Может, я смогу съесть ящик булыжников.
Тогда я смогу прекратить отдыхать от вина, напишу стихи, пока не напьюсь снова, и, когда поднимется полуденный ветер,
Я засну, пока не увижу луну и тёмные деревья, и осторожного оленя
и услышу ворчащих енотов
Лью Уэлч
Манифест, написанный ясным языком
Роже Витраку
Если я не верю ни во зло, ни в добро, если я ощущаю в себе наклонности к разрушению, если нет такой системы принципов, разумность которой я мог бы принять, то причина этого заключена в моей плоти.
* * *
Я разрушаю, поскольку для меня не годится все, что проистекает из разума. Я верю теперь лишь в свидетельство того, что возбуждает мои жизненные соки, а не того, что обращено к моему разуму. Я обнаружил различные этажи в области нервной энергии. Сейчас я чувствую себя способным различать разные свидетельства. Для меня существует и некое свидетельство в области чистой плоти, и оно не имеет никакого отношения к свидетельству разума. Вечный конфликт между сердцем и разумом проявляется и в самой моей плоти, однако это плоть, питаемая нервами. Образ, предлагаемый моими нервами в области непостижимо аффективного, обретает форму самой высокой интеллектуальности, и я отказываюсь лишать его этой формы. Именно так я способствую формированию концепции, несущей в себе самой внезапное сияние вещей, настигающее меня шумом творения. Ни один образ не удовлетворяет меня, если только он не является одновременно Познанием, если он не несет в себе как свою ясность, так и свою сущность. Мой усталый дух дискурсивного разума стремится попасть в шестеренки некой новой абсолютной гравитации. Это, как я представляю себе, есть высшая форма, в образовании которой участвуют только законы Алогичного и в которой одерживают победу обнаружение нового Смысла. Это Смысл, затерянный с беспорядочной сумятице наркотиков, Смысл, помогающий образу глубже постигнуть противоречивые фантазии сна. Этот Смысл есть победа духа над самим собой, смысл, хотя и не сводимый к простым составляющим рассудка, но все же существующий, хотя и внутри духа. Он есть порядок, он есть понимание, он есть знание хаоса. Даже хаос нельзя принимать как нечто само собой разумеющееся, его приходится истолковывать; когда же его толкуешь, он исчезает. Он составляет логику Алогичного. И тем самым все сказано. Мое ясное и прозрачное безрассудство не боится этого хаоса.
* * *
Я не отказываюсь ни от одного явления Духа. Я лишь хочу переместить свой дух в иные пространства — вместе со всеми его законами и всеми его органами. Я не отдаюсь сексуальному автоматизму духа; напротив, я пытаюсь выделить в этом автоматизме такие открытия, которых не дает мне ясный рассудок. Я отдаюсь лихорадке снов, но лишь затем, чтобы вывести из нее новые законы. Я ищу множества, тонкости, интеллектуального взгляда внутри горячечного безумия, а вовсе не случайных пророчеств. Есть тут острый нож, о котором я никогда не забываю.
* * *
Но этот нож, наполовину погруженный в сновидения, — это нож, который я держу вонзенным внутрь самого себя, нож, которому я не позволяю приблизиться к границе своих ясных чувств.
* * *
То, что принадлежит сфере образа, не сводимо к построениям разума и должно оставаться внутри образа под угрозой своего полного уничтожения.
Но всякий раз образ содержит некую долю разумности, в мире воображаемой жизненности есть и более ясные образы.
В бессознательном копошении духа есть многообразный и блистательный внутренний крепеж, присущий животным. Это бесчувственная, но мыслящая аморфность управляет всем сообразно законам, которые она извлекает изнутри себя самой, — на границе слияния ясного разума и сознания, разума преодоленного.
* * *
В возвышенной сфере образов иллюзия как таковая, то есть настоящая ошибка, не существует вовсе, — по той веской причине, что тут присутствует иллюзия сознания; но по еще более веской причине смысл нового осознания может и должен снисходить до реальной жизни.
Истина жизни заключена в импульсивности материи. Дух человеческий заболевает, окруженный этими понятиями. Не требуйте от него удовлетворенности, требуйте, чтобы он пребывал в спокойствии, веруя в свое назначение. Одна лишь Вера бывает поистине спокойной.
