Ее лицо, что темнота убить могла в одно мгновение, лицо, которому легко так было нанести ранение иль смехом, или светом;
и скажет мне она однажды летом, устало свои руки опуская: «Мы ночью по-другому размышляем»
И процитирует Кокто.
«Я чувствую, что ангел есть во мне как будто» — она произнесет — «А я его все время прогоняю».
Потом взгляд отведет и улыбаясь, привстанет и вздохнет,
затем пристанет во всей усладе тела своего
и упадет чулок с неё
Лоуренс Ферлингетти
Paolo Roversi
Dan Kohsaku – Piano сoncerto No.1 in D Minor k-213. Movement II
9:52
Два ока мы единственного взора;
И если свет, нам брезживший, был тьма, И — слепоты единой два бельма, — И — нищеты единой два позора, —
Бредя в лучах, не зрели мы убора Нетленных слав окрест,— одна тюрьма Была двоим усталых вежд дрема Под кущами единого Фавора.
Но ты во храм сияющий вошла; А я один остался у притвора, В кромешной тьме…И нет в устах укора,
Но всё тобой светла моя хвала! Одних Осанн мы два согласных хора; Мечты одной два трепетных крыла.
Вячеслав Иванов
В своем дневнике Кьеркегор пишет: «Природу первородного греха часто объясняли, и все же при этом недоставало глвной категории — то есть страха [Angest]; а между тем он — самое существенное определение. Страх — это желание того, чего страшатся, эти симпатическая антипатия; страх — это чуждая сила, которая захватывает индивида, и все же он не может освободиться от нее, — да и не хочет, ибо человек страшится, но страшится он того, что желает. Страх делает индивида бессильным, а первый грех всегда происходит в слабости; потому-то он по своей видимости случается как бы безотчетно, но такое отсутствие осознания и есть настоящая ловушка».
Они оставят землю без плодов И, золотую почву заморозив, Из мерзлоты любовей извлекут Себе девчонок, чтоб струёй белесой Забрызгать кучи переспелых яблок В тепле глубинном зимнего теченья…
Да, мальчики, что сотканы из света Застыли в том безумии, когда Кипящий мёд, и тот почти скисает! Морозные их пальцы шарят в ульях, Они тьмой и сомненьем кормят нервы. Сигнальная луна — ноль в их пустотах — На солнце нить сомненья застывает.
Я вижу, как в глубинах матерей Руками распирают животы Они. И ночи отделив от дней, Там, пальцами расчетверяя тени Луны и солнца, словно изнутри Расписывают матки как пещеры, И солнца нимб над ними всё светлей…
Я вижу, как из них, потомков лета, Какие-то мужчины вырастают И, разрывая воздух, вылетают Из той жары под пульс под ритм сердец. Смотри, как бьётся лето — пульс во льду! У каждого из них свой личный праздник Взорвётся в горле для Любви и Света!
Все времена просчитанного года Наш вызов примут, или прочь уйдут В звенящее неведомое нечто, Где мы, звоня в одни и те же звёзды, Дотошны, словно смерть в ночи времён, И языки колоколов черны. Так сонный зимний человек звонит, Но звон не сдует ни луну, ни ночь.
Мы отрицатели, шлём смерти вызов От летней бабы, мускулистой жизни, От судорог любовников в тот миг, От тех прекрасных и ещё не живших, Тех слепо плавающих в море лона, Засветим огонёк шахтёрской лампы: Хоть чучело оттуда бы извлечь!
Мы летние, мы в вихрях всех ветров, Зелёные мы, в водорослях зелёных, Усилив шум морской, роняем птиц И гоним, гоним вспененные волны Приливами пустыню задушить, Листву садов готовим для венков И выше вскидываем мяч Вселенной.
Весной мы освящаем лбы омёлой. Восславим кровь и ягоды, прибьём К деревьям развесёлых джентльменов! Здесь мышцы влагу от любви теряют, Так преломи, как поцелуй, тот хлеб Ничьей любви! И разгляди полярность Всех детских обещаний непременно.
Я вижу летних мальчиков паденье. В личинке человека — пустота, А эти мальчики всё наполняют, Я — некто вроде вашего отца. Вы созданы из кремня и смолы И, разглядев путей пересеченье, Сплетаются, целуясь, полюса.