Откуда желание смерти?

Это желание идеальной жизни.

Джим Моррисон

Один

В мерёжах лунно-золотых
Ночь — кисея;
Рябь от огней береговых
Влечет струя.

В потемках шепот камыша —
Как бред — о ней…
И то, чем тешится душа,
Стыда стыдней.

Джеймс Джойс

Кулачный бой

Мне, узкоглазой и ширококостной,
Февральским утром в год бы високосный,
Когда по небу мечется заря
В тулупе красном, речью бы несносной
На Лобном месте мне б гневить царя
И крикнуть: — Царь! Ты много войска маешь,
Но ни черта в стихах не понимаешь,
Черства твоя порода и глуха…
Опричнина — жестокая затея,
Кровопролитье — до-о-о-лгая затея,
Опричник зря кровавый бой затеял
Со мной на понимание стиха.
Вот он впрягает шею, руки, плечи
В дилемму — не убить, так искалечить,
Но — не читать, не слышать, не видать,
Столкнуть с Земли, покончить с днём рожденья,
В то солнечное, яркое сплетенье
Строфы, — ногой, обутой в хром, поддать!

О, как всего, что с лёту не понятно,
Боятся те, кто носит крови пятна
На рукавах камзола!.. Вникни, царь.
Поэт — это священная корова,
И если государство нездорово,
Ты песню топором не отрицай!
Ведь кто бы смог из преданного войска
Смочить траву слюной такого свойства,
Чтоб ты глотал метафор молоко,
И мозг светлел и улыбалось тело?..
Я стóю плахи, но не в этом дело,
А дело в том, что царство — велико,
А в нём одним опричникам легко.
А топоры — не лёд, они не тают,
И головы, как яблоки, слетают
С мертвецким стуком с Лобного крыльца,
И мозг чернеет, истуканом — тело…
— Ты стоишь плахи!
— Царь, не в этом дело.
Казни меня, но государство в целом
Вполне достойно лучшего конца!..

Юнна Мориц, 1958

Влюблённый

Я притворяться должен, что всё это существует —
Луна, слоновая кость, инструменты, розы,
лампы и линия Дюрера,
я притворяться должен, что всё это существует —
Девять арабских цифр и изменчивый нуль.
Я притворяться должен, что были в прошлом
Персеполис и Рим и что деликатный песок
определял судьбу зубчатых стен,
уничтоженных веком железным.
Я притворяться должен,
что существует оружие, костёр эпопеи,
опоры земли подмывающее море...Я должен
притворяться, что есть и другие.
Но это ложь.
Есть только ты. Только ты, несчастье моё
и счастье моё, чистое и бесконечное.

Хорхе Луис Борхес (Перевод Г. Ходорковского)

Прогулка

Заветный час настал. Простимся, и иди!
Побудь в молчании, одна с своею думой,
Весь этот долгий день — он твой и впереди,
О тени, где меня оставила, не думай.

Иди, свободная и легкая, как сны,
В двойном сиянии улыбки, в ореолах
И утра, и твоей проснувшейся весны;
Ты не услышишь вслед шагов моих тяжелых.

Есть дуб, как жизнь моя, увечен и живуч,
Он к меланхоликам и скептикам участлив
И приютит меня — а покраснеет луч,
В его молчании уж тем я буду счастлив,

Что ветер ласковым движением крыла,
Отвеяв от меня докучный сумрак грезы,
Цветов, которые ты без меня рвала,
Мне аромат домчит, тебе оставя розы.

Анри де Ренье

Мышленье грезит

Смех рифмует улицы
В единый танец крови
вверх и вниз виска
артерии сквозь почки весной мерцают
и вдыхают тяжесть неба глубоко
играет ветер парусом раздутым счастливых глаз
и узел лба отряхивает смерть
и белым загогочут деревни вдоль лугов
шипением ответят города
и пульсы рвут бранясь поводья в клочья
и лишь душа твоя в жасмине звездном
играет в "милый братец и безмерно милую сестрицу"

Вильгельм Рунге

Ношу тебя как рану на челе

открытую... знать о себе подчас
она дает, но из нее в тоске
уж сердцу не истечь...

И лишь порой
я вдруг средь бела дня стою слепой,
вкус крови ощутив на языке.

Готфрид Бенн

Я знаю, что деревьям, а не нам,

Дано величье совершенной жизни,
На ласковой земле, сестре звездам,
Мы — на чужбине, а они — в отчизне.

Глубокой осенью в полях пустых
Закаты медно-красные, восходы
Янтарные окраске учат их, —
Свободные, зеленые народы.

Есть Моисеи посреди дубов,
Марии между пальм… Их души, верно
Друг другу посылают тихий зов
С водой, струящейся во тьме безмерной.

И в глубине земли, точа алмаз,
Дробя гранит, ключи лепечут скоро,
Ключи поют, кричат — где сломан вяз,
Где листьями оделась сикомора.

О, если бы и мне найти страну,
В которой мог не плакать и не петь я,
Безмолвно поднимаясь в вышину
Неисчислимые тысячелетья!

Николай Гумилев