Просыпаюсь, и мир на меня обрушивается, как скала,

Забивает мою гортань, как песок.
На лестницу падает солнце; начинаю свой монолог —
Диалог ненависти и зла.

И впрямь, себе говорит Мишель, жизнь должна быть разнообразной,
Должна быть более цельной и более праздной;
И вовсе не обязательно видеть и те, и эти
Обстоятельства в желаемом свете.

Пробивается солнце сквозь тучи на улицы городские,
И в резких его лучах,
В мощных лучах его видно, как немощны судьбы людские.
Приближается полдень и воцаряется страх.

Мишель Уэльбек

Вода и огонь

Я в башню тебя заточил и слово вымолвил тисам,
брызнуло пламя из них на твое подвенечное платье.

Ночь светла,
ночь светла, зачинщица наших сердец,
ночь светла!
Ее свет заходит за море,
будит луны в заливе и ставит на скатерти пены,
смывая мне с них времена.
Оживи серебро, стань чашей, ковшом, как ракушка!

Скатерть время полощет к часу от часу,
ветер полнит сосуды,
море пищу выносит:
блуждающий глаз, оглушенное ухо,
рыбу, змею.

Скатерть время полощет к ночи от ночи,
надо мной проплывают флаги народов,
люди рядом со мной гребут в гробах к берегам,
и подо мной, как в Иванов день, звездит и небесит!

И я взгляд поднимаю к тебе,
солнцепламенной:
вспомни время, когда вместе с нами ночь всходила на гору,
вспомни время,
вспомни, что я был тот, кто я есть:
мастер застенков и башен,
тисов дыхание, брошенный в море гуляка,
слово, в которое выгоришь ты.

Пауль Целан

Мой тихий сон, мой сон ежеминутный —

Невидимый, завороженный лес,
Где носится какой-то шорох смутный,
Как дивный шелест шелковых завес.

В безумных встречах и туманных спорах,
На перекрестке удивленных глаз
Невидимый и непонятный шорох,
Под пеплом вспыхнул и уже погас.

И как туманом одевает лица,
И слово замирает на устах,
И кажется — испуганная птица
Метнулась в вечереющих кустах.

Осип Мандельштам

Когда ты мне даришь новый день, чтобы жить,

и к нему — еще новый, хоть прямого расчета и нету,
видно тебе самому приятно дарить,
словно на стойку бросить монету:
этому — еще кружку подать,
и пусть он пьет во славу жизни и смерти,
и пусть на край кружки к нему слетятся опять
его любимые маленькие неугомонные черти,
эту допьет — дадим вторую, а может, и третью,
я сам скажу, когда пора закрывать.
О, строгим взглядом своим меня не кори,
оставь мне, боже, хотя бы эту свободу:
я только в щелку впустил кусочек зари,
и так ведь на свете пасмурная погода.
Я знаю: пора за себя платить самому,
и слишком много я задал наивных вопросов, —
потому что изнанка горька, — да, потому.
Но если ты, мой добрый, мой щедрый философ,
по-прежнему день ко дню прибавляешь, любя,
ставь каждый раз в своей тетрадочке крестик:
потом ты сложишь эти крестики вместе —
и дашь мне счет. И я сам заплачу за себя.

Франя Шрамек