Стройки моего детства классики на асфальте заляпаны гудроном
только что выросший потный пушок у скважин желания сырое тело нервные волокна инея стресс, снятый заочно что-то в запахе крови восходит к языку всенощных тромбы любви, на коих тавро моих первых ласк содержимое черепа высыхает помаленьку мертвые вязанки хвороста это было незадолго до времени великого разрыва переплеты моего постоянного вранья бессчетные поражения в городе все время что-то оплакивают, это уже как упражнение посреди бетонных блоков одноглазый подъемный кран держит в своих людоедских когтях старую зеленую Симку, с нее срывается железяка, вырывая крыло, йодистую фару меланхолия рождается иногда оттого, что тебя разглядывают птицы.
Патрис Дельбур
Когда я в бурном море плавал
И мой корабль пошел ко дну, Я так воззвал: «Отец мой, Дьявол, Спаси, помилуй, — я тону.
Не дай погибнуть раньше срока Душе озлобленной моей, — Я власти темного порока Отдам остаток черных дней».
И Дьявол взял меня и бросил В полуистлевшую ладью. Я там нашел и пару весел, И серый парус, и скамью.
И вынес я опять на сушу, В больное, злое житие, Мою отверженную душу И тело грешное мое.
И верен я, отец мой Дьявол, Обету, данному в злой час, Когда я в бурном море плавал И ты меня из бездны спас.
Тебя, отец мой, я прославлю В укор неправедному дню, Хулу над миром я восставлю, И, соблазняя, соблазню.
Цветок взрастил, но, вопреки старанью, Меня печаля, он поник, а ныне И вовсе покорился умиранью. Дабы забыть судьбу его былую Цветущую, я, на решенье скорый, Бестрепетно сорвал напропалую Увядший венчик, безнадежно хворый. Нет, мне не надобно цветка больного! Что толку в этой новой жгучей ране? Вот возвожу пустые взоры снова, В пустую ночь тяну пустые длани.
Если я поэт или актер, так ведь не для того же, чтобы сочинять или декламировать стихи, а для того, чтобы их проживать. Читая стихи вслух, я не жду рукоплесканий, я хочу почувствовать тела — да-да, тела — мужчин и женщин, почувствовать, как они содрогаются и поворачиваются в лад с моим собственным телом, поворачиваются от тупого созерцания замершего будды с выставленным наружу знаком пола — к душе, я хочу сказать, к полному и неподдельному воплощению поэзии как целостного бытия. Я хочу, чтобы строки Франсуа Вийона, Шарля Бодлера, Эдгара По или Жерара де Нерваля снова стали подлинными, чтобы жизнь вырвалась из книг, журналов, театров и церквей, удерживающих ее силой, распинающих ее, только бы не пустить на свободу, и чтобы она достигла высоты, где обретается внутреннее тело человека.
