Тициан, Сизиф, 1548–1549

Одна из версий мифа:
«…У Девкалиона был внук Эол, сын которого, Сизиф, основатель Коринфа, был самый хитрый из всех смертных. Однажды он открыл местопребывание Зевса речному богу Асону за его обещание провести реку на Коринфскую возвышенность. Асон сдержал свое слово, и забил из скалы известный источник Пирены. Зевс решил наказать вероломного Сизифа и послал к нему Танатоса, бога смерти. Но хитрый царь заковал ее в крепкие цепи, так что ни один человек в стране не мог умереть. Наконец, пришел бог войны Арес и освободил Смерть, Сизифа же низверг в преисподнюю. Но и здесь Сизиф сумел обмануть богов. Он запретил своей жене совершать по нем погребальные жертвы. Отсутствие их возмутило все подземное царство, и Персефона позволила Сизифу возвратиться на землю, чтобы напомнить нерадивой супруге о ее обязанностях. Вернувшись в свое королевство, хитрый король и не думал о возвращении в преисподнюю и снова весело зажил в своем роскошном дворце. Однажды, когда он сидел за столом, наслаждаясь богатыми яствами, к нему неожиданно вошла Смерть и вернула его назад, в преисподнюю. Там его постигаю наказание: он должен был втаскивать на высокую гору громадную мраморную глыбу. Лишь только он достигал вершины и пробовал укрепить там камень, тот срывался и снова катился вниз, и несчастный преступник снова напрасно принимался за свою тяжелую работу. И это длилось века…».

До сих пор еще бесплодная, напрасная работа называется «Сизифовой». Поздний Тициан развернуто ставит проблемы колористической гармонии в живописи, а также и проблему создания выразительной техники свободного и точного живописного мазка. Мазок приобретает особое значение, он не только передает фактуру материала, но его движение лепит саму форму — пластику предмета. Огромное достоинство творческого языка позднего Тициана в том, что структура мазка дает образец реалистического единства художественного и психологического момента. Фактурно и выразительно вылеплена освещенная последними закатными лучами солнца атлетическая фигура, мускулистое тело намертво слилось с каменной глыбой, не уступая ей в твердости. Создается просто физическое ощущение остановки течения времени и нескончаемости тяжелого бесполезного труда античного героя.

Когда мы говорим, что тела и их смеси производят смысл, то это происходит отнюдь не благодаря индивидуализации, которая бы уже предполагала наличие смысла. Индивидуализация в телах, мера в смешениях тел, игра личностей и понятий в изменениях тел — весь этот порядок в целом предполагает наличие смысла и доиндивидуального и безличного нейтрального поля, внутри которого разворачивается смысл. Следовательно, смысл производится телами неким иным способом. Речь теперь идет о телах, недифференцированной глубине и беспорядочной пульсации. Глубина действует здесь необычным образом: посредством своей способности организовывать поверхности и сворачиваться внутри поверхностей. А пульсация действует то формируя минимум поверхности с максимумом материи (то есть, формируя сферы), то наращивая поверхности и размножая их посредством различных процессов (растягивание, расчленение, сдавливание, высушивание и увлажнение, всасывание, вспенивание, превращение в эмульсию и так далее). Все приключения Алисы нужно перечитать с этой точки зрения: ее сжатие и рост, ее одержимость пищеварением и мочеиспусканием, ее столкновения со сферами. Поверхность ни активна, ни пассивна, она — продукт действий и страданий перемешанных тел. Поверхность отличает то, что она скользит над своим полем, бесстрастная и нераздельная, как те тонкие и легкие волны, о которых Плотин говорит, что когда они идут непрерывной и стройной чередой, кажется, что сама вода, пропитывая их, перетекает с одной стороны на другую. Вмещая лишь мономолекулярные слои, поверхность обеспечивает неразрывность и взаимосцепление двух лишенных толщины слоев — внутреннего и внешнего.

Жиль Делез

Тот, кто любит больше

Гляжу я на звезды и знаю прекрасно,
Что сгинь я — они будут также бесстрастны.
Из зол, равнодушие меркнет, поверь,
Пред тем, чем страшит человек или зверь.

Что скажем мы звездам, дарующим пламя
Любви безответной, немыми устами?
Так если взаимной любви нет, то пусть
Быть любящим больше мне выпадет грусть.

Смешной воздыхатель, я знаю отлично,
Что если звезда так ко мне безразлична,
Я вряд ли скажу, что ловлю ее тень
И жутко скучаю за нею весь день.

А если случится всем звездам исчезнуть,
Привыкну я видеть пустующей бездну,
И тьмы торжество я учую душой,
Хоть это и требует срок небольшой.

Уистен Хью Оден

Знакомство с ночью

Я тот, кто с ночью был знаком.
Я вышел в дождь и в дождь вернулся.
С последним городским столбом
В его печали разминулся.
Я часового миновал
В молчанье и не обернулся.
Я шум шагов своих прервал,
Когда какой-то крик раздался
С далеких улиц, но я знал,
Что он не звал и не прощался.
Я все еще стоял потом,
И звездный циферблат качался,
Но стрелок не было на нем.
Я тот, кто с ночью был знаком.

Роберт Фрост

Умывался ночью на дворе.

Твердь сияла грубыми звездами.
Звездный луч — как соль на топоре.
Стынет бочка с полными краями.

На замок закрыты ворота,
И земля по совести сурова.
Чище правды свежего холста
Вряд ли где отыщется основа.

Тает в бочке, словно соль, звезда,
И вода студеная чернее.
Чище смерть, солонее беда,
И земля правдивей и страшнее.

Осип Мандельштам