Черная собака

На меня внимательно смотрит большая собака,
черная, как ее молчанье,
и я молчу в ответ на ее молчанье.

Так, может быть, сами того не зная,
мы рассказываем друг другу
о чем-то, что происходило с нами.
Но ласковая собака и грустный человек
разделены непроходимой тайной
и обречены никогда не узнать друг друга,
ибо меж ними — стена молчанья.

Арман Бернье (Перевод А. Сергеева)

Я кулаками бью рассвет,

я обезглавливаю горы,
и одиночество в ответ
рыдает и глядит с укором.
Я горизонт разворошил,
в глухом лесу повесил иней
и выпустил всю кровь из жил
у раненой небесной сини.
Пришла надежда. Кто же дал
ей право на меня? Кто хочет,
чтоб я лунатиком блуждал
над пропастью? О сумрак ночи,
ты этот гнев не потуши,
и пусть пылает ярость эта,
чтоб в тайниках моей души
смог победить я лжепоэта.
Бывает век наш иногда
к поэзии неравнодушен;
её он любит, но тогда,
когда в своих объятьях душит.

Ален Боске

Я ждал страданья столько лет

Всей цельностью несознанного счастья.
И боль пришла, как тихий синий свет,
И обвилась вкруг сердца, как запястье.

Желанный луч с собой принёс
Такие жгучие, мучительные ласки.
Сквозь влажную лучистость слёз
По миру разлились невиданные краски.

И сердце стало из стекла,
И в нём так тонко пела рана:
"О, боль, когда бы ни пришла,
Всегда приходит слишком рано".

Максимилиан Волошин

Годы, люди и народы

Убегают навсегда,
Как текучая вода.

В гибком зеркале природы
Звезды — невод, рыбы — мы,
Боги — призраки у тьмы.

Велимир Хлебников

Помню старинную церковь,

пустынную,
в час, когда воздух оранжевеет
и каждый голос дробится
под сводом неба.

Ты устала,
и мы устроились на ступеньках,
как двое нищих.

А кровь бурлила
от удивления: на наших глазах
каждая птица превращалась в звезду
в глубине неба.

Джордже Капрони (Перевод Евг. Солоновича)

Стою у окна, его отворив пошире,

и белым платком машу, навсегда прощаясь
с моими стихами, которые к вам уходят.

Ни радости не испытываю, ни грусти.
Что делать — удел стихов, он таков от века.
Я их написал и скрыть их от вас не смею,
когда б и хотел, не мог поступить иначе
— цветок не умеет скрыть своего цветенья,
и скрыть не может река своего теченья,
и дереву скрыть плоды свои не удастся.

Все дальше мои стихи от меня уходят,
и я, к моему немалому удивленью,
отсутствие их ощущаю почти до боли.
Кто ведает, чья рука их перелистает?
Неведомо, кто развернет их и прочитает.

Цветок, у меня он отнял предназначенье
моим цветеньем радовать ваше зренье,
и дерево — вас услаждать моими плодами,
а река — не мешать течению моих мыслей.
И я подчиняюсь и чувствую, что я счастлив,
как тот, кто давно устал пребывать в печали.

Ступайте же, о стихи мои, уходите! —
Умирают деревья — семена их уносит ветер.
Засыхают цветы — а пыльца все равно бессмертна.
Реки в море текут — а вода пребывает с ними.
Ухожу, оставаясь, — как всё в этом мире.

Фернандо Пессоа (Перевод Ю. Левитанского)

Идеальные самоубийцы

Дверь заперта на ключ, собранье писем
читается бесстрастно, в неком трансе,
затем — влачась к своим предсмертным высям,
в последний раз шаги звучат в пространстве.

Да, говорят, вся жизнь была кошмаром.
О, смех людей, достойный отвращенья,
их слезы, пот, тоска по небу, — нет, недаром
цепная пустота сомкнула звенья!

Стоят и смотрят в окна мертвецами —
на скверы, на детей, чья жизнь беспечна,
на мраморщиков, бьющих в твердь резцами,
на солнце — ведь закатится навечно.

Конец. Вот краткая записка на прощанье,
глубокая, без вычур — все, как надо,
в ней — безразличье к жизни и прощенье
тому, кто будет плакать до упада.

Взгляд в зеркало, на стрелки часовые,
вопрос: не зря ли? а здоров ли разум?
и шепот: кончено! сейчас! — и, как впервые,
в душе уверенность, что — следующим разом…

Костас Кариотакис (Перевод Юнны Мориц)

Берлинские симультанные

первые оригинальные дада-куплеты
Рихарду Хюльзенбеку
от Вальтера Меринга

В автокостюме один селф-мейд-джент!
Дорогу, дорогу! Тут президент!
Армия спасения
штурмует кафе!
Умственный пролетарий сдыхает в дерьме
Девица машет шотландским бантом,
а парень торгуется на панели
Подать сюда чек
Спекуляция салом
На всё плевать!
Идём, сладкая кукла!
Не потискаться ли
в драке
раз два три
Вжжжик

мне повдоль горба
вдоль горба

Беролины
кучччч по шаткому канату
«Большая Баллина»,
Берлин, Берлин
У матушки Грин
Каждый может промеж Каждый может промеж Каждый может промеж
Народ подъём! Знамёна вон!
Пока поутру в пять маленькая мышка
В «Уфа-фильм»
Да здравствует кайзер Виль’м!
Реакция уже поднимает флаг над Собором
Со свастикой и отравляющим газом «синий крест»
Монокль против крючковатого носа
Вперёд на погром!
На ипподром!
Ничего не вышло
Отстаньте от меня
С криками о выборах
И с путчем
Раз два три
Вжжжик

мне повдоль горба
вдоль горба

Беролины
кучччч по шаткому канату
«Большая Баллина»,
Берлин, Берлин
Красные и Зелёные
Берлин под ружьё Берлин под ружьё Берлин под ружьё!
Кому никогда не удавался большой бросок
При биржевом падении на зелёном ипподроме
Кто никогда не срывался
и не игрался ломиком,
Евреи вон! Втянуть животы!
С иохимбином — к массовой резне!
Ура национальному классовому оплоту
От скал к морю и до гроба
Всем — равное
Будешь первым трупом!
Что за крики!
И тю-тю
Раз два три
Вжжжик

мне повдоль горба
вдоль горба

Беролины
кучччч по шаткому канату
«Большая Баллина»,
Валяешься в траве
Берлин плюёт на тебя сверху
Скамейка из дёрна Скамейка из дёрна Скамейка из дёрна.

Вальтер Меринг (Перевод Т. Набатниковой)