Эстетика страдает тягостным раздвоением.

Жиль Делез

"В его строке — свинец. В его горячих венах

Неистовая желчь течет".
А я двенадцать лет в долинах сокровенных
Копил стиха блаженный мед.
Придет моя пора — и я раскрою улей,
И подтвердит мой каждый слог:
Не мщение, не злость в меня глагол вдохнули.
Когда-то страстный Архилох,
Обманутый в любви двурушничеством тестя,
Могучим ямбом прогремел.
Мне ни к чему Ликамб, я не для этой мести
Строку оттачивать умел.
Я не метал громов из мелочной гордыни.
Мне лишь отчизна дорога.
А снизойдет к ней мир — и желчь во мне остынет.
Мой гнев — законности слуга.
Мне против грязных гидр, на страх Питонам черным
Огнем и сталью потрясать.
Безжалостно давить, давить гадюк тлетворных —
Чтоб человеку жизнь спасать.

Андре Шенье (Перевод Г. Русакова)

Карл Теодор Дрейер, Слово, 1955

Престарелый Мортен Борген — глава преуспевающего крестьянского хозяйства в датской глубинке — всю жизнь был озабочен поиском истинной веры. У него три взрослых сына. Старший, атеист Миккел, женат на Ингер, которая ведёт всё хозяйство в доме Боргенов. Средний, Йоханнес, уехал изучать богословие в университет, где потерял рассудок и возомнил себя Христом.
Младший сын, Андерс, мечтает о браке с дочерью местного портного. Однако тот препятствует браку из-за религиозных расхождений с Боргеном. Последний подчёркивает светлую сторону христианства, а портной — неизбежность страшного суда. Пока эти двое проклинают друг друга, у Ингер начинаются родовые схватки. После выкидыша она испускает дух.
Дом Боргенов погружается во мрак. Йоханнес пытается воскресить Ингер, но лишается чувств. Все осуждают его поведение как кощунство, и только маленькая дочь Ингер по-прежнему ожидает от него «обыкновенного чуда». Вдохновлённый её верой, Йоханнес подходит к гробу с телом Ингер и приказывает ей открыть глаза. Что, ко всеобщему изумлению, и происходит.

Смерть Гийома Аполлинера

мы ничего не знаем
мы ничего не знали про горе
пора леденящего холода
роет глубокие борозды в мышцах
он предпочел бы радость победы
в тишине умудряющей скорби мы в западне
изменить не в силах
если бы снег валил из земли
если бы солнце ночью всходило
чтобы нас обогреть
если бы кронами вниз красовались деревья
— сплошной плач —
если бы птицы с людьми поселились чтобы смотреться
в тихое озеро над головами людей
МЫ БЫ СМОГЛИ ПОНЯТЬ
смерть была бы приятным и долгим вояжем
бессрочным отпуском плоти из армии форм и костей

Тристан Тцара (Перевод А. Ларина)

Быть может...

Я жил во мраке тягостного сна
и ко всему вокруг ослеп на годы;
и вдруг ко мне нагрянула весна
во всей могучей щедрости природы.

Из почек зрелых
побеги брызнули стремительным напором,
и россыпи цветов — лиловых, красных, белых —
покрыли землю радостным узором.

И солнце золотым потоком стрел
лилось на прорастающие нивы,
и тополя колонны стройных тел
купали в гулком зеркале разлива.

Я столько странствовал, но лишь сейчас
приход весны увидел в первый раз
и крикнул ей с восторженной тревогой
— Ты опоздала, счастья не верну! —
но думал, следуя своей дорогой
и к новому прислушиваясь сну:
— Еще я догоню мою весну!

Антонио Мачадо

Смерть башмаков

Скоро им конец наступит!
Словно слуги-христиане,
верно мне они служили,
без надежд на состраданье.

Угождали господину,
постаревшему в дороге
и готовому покоем
душу наградить и ноги.

Эти мудрые подошвы
пять за пядью изучили
путь по чавкающей топи,
по булыжнику и пыли.

Блеклая пожухла кожа.
Стало спекшеюся раной
то, что прежде было чистой
новизною первозданной.

Все пророчит мне погибель,
и уже устали тяжи.
Вечер. В смерть меня уводят
шаркающие миражи…

Хорхе Гильен (Перевод П. Грушко)

Твоим ресницам шлю дремоту

И поцелуй твоим губам,
А ночь мою, мою заботу,
Мою мечту несу я сам.

В твоих чертах мои печали,
Любовь моя в твоих чертах,
И лишь со мною, как вначале,
Ночь, пустота, смертельный страх.

Слаба ты для такого гнета.
Ты пропадешь в моей судьбе.
Мне ночь для моего полета,
А поцелуй и сон тебе.

Готфрид Бенн (Перевод В. Микушевича)