ЛЮБОВЬ
ЛЮБОВЬ
Меню




Это кольцо в подарок


Сплела на перст мне она
Из проволоки железной,
Снятой с бутылки вина.
Всем сказала: «спокойной ночи»,
А мне кольцо подала.
Я шел сам не свой от счастья,
И песня в душе росла.

С тех пор я думаю часто:
Ведь были мы все наравне,
Юноши там, в застолье,
Но дар уготовала мне.
По прихоти, наудачу,
Шутки ради, а уж потом
Про меня и думать забыла,
И не вспомнит больше о том.

Позабыть бы и мне тот вечер —
Так все это было давно,
Только память о странном даре
Кружит голову, как вино.
Мне кольцо это стало тесно,
Режет руку мне все больней,
Но оно до конца со мною
Точно так, как память о ней.

Кнут Гамсун, Стихотворение из сборника "Дикий хор"
Это кольцо в подарок



Умирая, культура превращается в цивилизацию.



Освальд Шпенглер
Умирая, культура превращается в цивилизацию.



Мистические сумерки



Воспоминание с Вечерней Мглой
Дрожит и рдеет в раскаленной дали
Надежд, уже подернутых золой,
Чьи племена все дальше отступали,
Стеной вставая, что цветы заткали,
— Тюльпан, вербена, лилия, левкой, —
Виясь вокруг решетки вырезной
Подобием таинственной вуали,
И душным ядом, сладостным вначале,
-—Тюльпан, вербена, лилия, левкой, —
Топя мой дух, и мысли, и печали,
В огромное томление смешали
Воспоминание с Вечерней Мглой.

Поль Верлен
Мистические сумерки



Но кто отважится полететь


на этом пылающем вертолете,
чтоб только коснуться тучи, несущейся вдаль?
Тот, кто рискнет, скорежится и сгорит,
ибо таково милосердие
сегодняшнего дня, праздного и бесконечного.

Аманда Беренгер
Но кто отважится полететь
Yohji Yamamoto exhibition floor display



Николай Ге, В Гефсиманском саду, 1869-1880

Ге Николай, В Гефсиманском саду, 1869-1880



Чёртовы качели



В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает черт качели
Мохнатою рукой.

Качает и смеется,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Доска скрипит и гнется,
О сук тяжелый трется
Натянутый канат.

Снует с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И черт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.

Держусь, томлюсь, качаюсь,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От черта томный взгляд.

Над верхом темной ели
Хохочет голубой:
— Попался на качели,
Качайся, черт с тобой! —

В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
— Попался на качели,
Качайся, черт с тобой! —

Я знаю, черт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,

Пока не перетрется,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернется
Ко мне моя земля.

Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах!
Качай же, черт, качели,
Все выше, выше... ах!

Федор Сологуб
Чёртовы качели
backstage at maison martin margiela spring summer 1998



Вскрыла жилы: неостановимо,


Невосстановимо хлещет жизнь.
Подставляйте миски и тарелки!
Всякая тарелка будет — мелкой,
Миска — плоской.

Через край — и мимо
В землю черную, питать тростник.
Невозвратно, неостановимо,
Невосстановимо хлещет стих.

Марина Цветаева
Вскрыла жилы: неостановимо,
Lindsey Wixson in “La Petite Sirène”, photographed by Peter Lindbergh for Numéro February 2012.



Всемирная история родилась в городах, а стала ведущей силой в эпоху решающей победы города над деревней. Маркс рассматривал как одну из важнейших революционных заслуг буржуазии то, что “она подчинила деревню городу”, чей воздух освобождает. Но если история города и была историей свободы, то она также была и историей тирании, государственной администрации, управляющей и деревней, и самим городом. Город еще мог быть полем битвы за историческую свободу, но не владеть ею.



Ги Дебор
Всемирная история родилась в городах, а стала ведущей силой в эпоху решающей победы города над деревней. Маркс рассматривал как одну из важнейших революционных заслуг буржуазии то, что  она подчинила деревню городу”, чей воздух освобождает. Но если история города и была историей свободы, то она также была и историей тирании, государственной администрации, управляющей и деревней, и самим городом. Город еще мог быть полем битвы за историческую свободу, но не владеть ею.
“Atelier”, photographed by Paolo Roversi for Vogue Italia March 1999