Вечер в ладони тебе отдаю я, безмолвное сердце. Шагом усталых трамвай на пылающий запад Гибкую шею дуги не возносит с печальным упорством. Рты дуговых фонарей белоснежно оскалили зубы. Вечер — изысканный франт в не небрежно помятой панаме Бродит лениво один по притихшим тревожно панелям, Лето, как тонкий брегет, у него тихо тикает в строгом Кармане жилета. Я отдаю тебе вечер в ладони, Безмолвное сердце.
Константин Большаков
Alfredo Piatti – 12 Caprices for Cello, Op. 25 No. V. Allegro comodo [Soo Bae - cello]
3:31
Пока ты злобу на людей
Питаешь слепо и бездумно, Как невзначай дикарь-злодей Безумствует горя темно и неразумно, — Души спокойствием и миром овладей; Иначе — будет слишком поздно: Вражда сильнейшая тобой, Как закипевший жаркий бой, Как вихорь, завладеет грозно, — И, смертной раной измождён, Ты будешь вечного страдания добычей, И яд презрения в крови твоей зажжён, И пламень дум твоих сомненьем поражён, И недоверье — твой обычай.
Юрий Верховский
Текст замечателен тем, что читатель никогда не сможет найти в нем свое место, как и зритель. Во всяком случае, он не может удержать место против этого текста, вне его, в месте, где он мог бы освободиться от обязанности писать то, что как будто уже дано в прошлом для его чтения, в котором он расположился бы перед уже сделанной записью. Объяснение «иллюзии» предлагается вам в «настоящем времени», во времени отраженной таким образом «иллюзии»; и оно всегда остается частичным, всегда требующим повторного начинания, продолжения, связывания; оно более важно из-за тех толчков, которыми оно воздействует на текст вообще, чем из-за «истины», которую оно призвано открывать, оно важно своими информациями и своими деформациями. Каждый термин, каждый зародыш в каждое мгновение зависит от своего места, давая себя вовлечь, подобно любой иной из деталей машины, в упорядоченную серию смещений, пробуксовок, преобразований, возвратов, добавляющих или убирающих тот или иной член каждого предшествующего предложения.
