Я всегда жил в домах неуютных и грустных

К ночи пригнанных словно буфеты к стенам
В них усталые люди приюта искали
Заглянуть я боялся в их нищенский хлам
И найти в этом жалком подобье уюта
Своего существа потаенный секрет
Я хотел чтоб меня охладило сомненье
В том что я человек Я любил свое «я»
В ослепительном блеске растительной жизни
Существом в ореоле пшеничных кудрей
Жизнь моя лишь вдали от меня начиналась
Там где чибисы в небе неслышно скользят
В перезвоне бубенчиков утро промчалось
Те же стены в известке морочили взгляд
Одинокая спальня в пустей оболочке
И кроватная сетка лишенная птичьих рулад
Но любил я себя как дитя на ладонях сидящим
И сжимающим солнце в горсти
И вдали от себя я умел себя вновь обрести
Свежим ветром сквозь ванты поэм шелестящим

Рене Ги Каду (Перевод Р. Березкиной)

Сумасшедший дом

Форт-Жако, Юкль (Брюссель, Бельгия,1914 г.)

Здесь жизнь уж ничего не знает о себе.
Сознание опущено на сотни метров вниз.
По голым залам ни о чем хорал звучит.
Отдохновение, приют, уют и игры для детей.
Природа человеческая здесь не угрожает.
Глаза навыкате уставлены в немую пустоту
И вздрагивают лишь от пережитых страхов.
Но кое-что земное еще осталось в их телах ущербных.
Они цепляются за жизнь, что быстро ускользает.
И бьются в судорогах, и ревут истошно, купаясь в ваннах.
И скорчившись, будто побитые,сидят по всем углам.
Зато многим из них открылись небеса.
Они слышат мертвых голоса и все, что есть вокруг,
И музыку, парящую в космическом пространстве.
Они лепечут иногда чужие непонятные слова
И улыбаются по-детски тихо, мирно.
В потерянных глазах их, лишенных плотского, витает счастье.

Эрнст Штадлер (Перевод Б. Крылова)

Окно

ты — мой хлеб,
и тонка, словно волос
дрожь в костях...
ты почти
океан

ты — не камень,
не льющийся звук
я уверена:
ты — без рук

эти птицы обратно летят
за оконным стеклом,
и разбита любовь,
и нельзя — о пустом

и не время,
чтобы пересеклись языки
(никогда здесь
не менялись пески)

и, мне кажется,
завтрашний день
тебя включит — носком сапога,
и ты будешь светить и светить
неустанно-подземно
всегда

Дайана Ди Прима

Феи расчёсанных голов

На лобик розовый и влажный от мучений
Сзывая белый рой несознанных влечений,
К ребенку нежная ведет сестру сестра,
Их ногти — жемчуга с отливом серебра.
И, посадив дитя пред рамою открытой,
Где в синем воздухе купаются цветы,
Они в тяжелый лен, прохладою омытый,
Впускают грозные и нежные персты.
Над ним мелодией дыханья слух балуя,
Незримо розовый их губы точит мед;
Когда же вздох порой его себе возьмет,
Он на губах журчит желаньем поцелуя.
Но черным веером ресниц их усыплен
И ароматами, и властью пальцев нежных,
Послушно отдает ребенок сестрам лен,
И жемчуга щитов уносят прах мятежных.
Тогда истомы в нем подъемлется вино,
Как мех гармонии, когда она вздыхает…
И в ритме ласки их волшебной заодно
Все время жажда слез, рождаясь, умирает.

Артюр Рембо

О, юность! о, веры восход!

О, сердца взволнованный сад!
И жизнь улыбалась: «вперёд!»
И смерть скрежетала: «назад»…

То было когда-то тогда,
То было тогда, когда нет…
Клубились, звенели года —
Размерены, точно сонет.

Любил, изменял, горевал,
Звал смерти, невзгоды, нужду.
И жизнь, как пират — моря вал,
Добросила к бездне. Я жду!

Я жду. Я готов. Я без лат.
Щит согнут, и меч мой сдаёт.
И жизнь мне лепечет: «назад»…
А смерть торжествует: «вперёд!»

Игорь Северянин "У бездны"

И ходят боги среди брошенного хлама,

брезгливо подбирая полы одеяний.
И бродят меж гнилых кошачьих трупов,
открытых язв и аккордеонов,
подошвами сандалий ощущая солглость
гниющего тряпья,
блевотины времен.
Им не живется больше в голом небе,
их сбросили оттуда боль и сон тревожный,
и бродят, раненные грязью и кошмаром,
вдруг останавливаясь, чтоб пересчитать
почивших, мертвых,
и облака, упавшие ничком, и издыхающих собак
с разодранною пастью.
Они лежат без сна ночами и любятся застывшими
движеньями сомнамбул,
валяются вповалку на ложе нищенском,
обмениваясь хмурыми, как плач, лобзаньями
и с завистью заглядывая в пропасть,
где крысы ловкие, визжа, дерутся
за лоскуты знамен.

Хулио Кортасар