Праздник в селе

Там речи о высоком — невпопад.
В ответ лишь оскорбят.
Пришедшего сломать их каземат
немедля заточат.
Того, кто принесёт им клад,
они потом казнят.
При казни всех поэтов — для примера —
устроят развесёлый праздник мэры,
а мудрецам, не доставляющим докуки,
дадут презент по двести тысяч в руки.
На танцах каждый Элюар и каждый Арагон
над трупами поэтов выдаст звон
и шире развернёт аккордеон.

ОНИ — ТАКИЕ, ИМ НЕЛЬЗЯ ИНАЧЕ.
ТАКАЯ ИМ ПОСТАВЛЕНА ЗАДАЧА.

Я не пророк, не звездочёт —
к тому оно и так уже идёт.

Арман Робен

Падал снег

Я в эту зиму как-то странно жил.
Я просыпался к вечеру, а ночью
брал чистый лист и что-то сочинял.
Но и на это не хватало сил.
Стихи мои мне не могли помочь, и
я с каждой новой строчкой умирал.

Мне приходили письма от друзей.
Не понимая, что на них отвечу,
я складывал их в ящик, не раскрыв.
Не мог я разобраться, хоть убей,
что за печаль свалилась мне на плечи,
поскольку в ней отсутствовал мотив.

И радость посторонняя и боль —
все равно вызывало отвращенье.
И мне казалось даже: нет меня.
Я, вероятно, превратился в ноль.
Я жить ушел в свое стихотворенье —
погас на пепле язычком огня.

И был я рад покинуть этот свет.
Но не переставала прекращаться
тоска, тянулась год, тянулась век.
Не страх, не боль меня смущали, нет.
Мне просто было не с кем попрощаться…
И падал за окошком белый снег.

Борис Рыжий

Он прожил жизнь свою то весел, как скворец,

То грустен и влюблён, то странно беззаботен,
То — как никто, другой, то как и сотни сотен…
И постучалась Смерть у двери наконец.

И попросил её он обождать немного,
Поспешно дописал последний свой сонет
И после в тёмный гроб он лёг, задувши свет
И на груди своей скрестивши руки строго.

Ах, часто леностью душа его грешила,
Он сохнуть оставлял в чернильнице чернила,
Но мало что узнал, хоть увлекался всем.

Но в тихий зимний день, когда от жизни бренной
Он позван был к иной, как говорят, нетленной,
Он, уходя, шепнул: "Я приходил-зачем?"

Жерар де Нерваль

Фернандо Аррабаль вместе с Роланом Топором и Алехандро Ходоровски основал в 1962 году объединение "Паника". С первых же дней своего существования оно получило огромную популярность среди поэтов и писателей. Вдохновленные творчеством Луиса Бунюэля, а также "Театром Жестокости", созданным Антоненом Арто, его члены устраивали достаточно эпатажные представления, чем немало шокировали публику.

Видео: Перформанс тех лет "Melodrama Sacramental", Париж, 1965 год. В звуковой дорожке использованы отрывки из чтения Алленом Гинзбергом собственной поэмы "Лизергиновая Кислота".

Художник всегда создает, исходя из двух основных задач: поиски механизмов памяти и правил случая. Чем больше произведение художника будет управляться случаем, смятением, неожиданностью, тем более оно будет богатым, вдохновляющим и обаятельным. Интерпретация мира, направленная по оси этих двух проблем, будет следовательно интерпретацией или видением Паники.
...
Паника — это "способ быть", управляемый смятением, юмором, ужасом, случаем и эйфорией. С точки зрения этической, паника имеет базу для практики в морали во множественном числе, с точки зрения философской — аксиому "жизнь есть память, человек есть случай". Паника находит свое самое полное выражение в паническом празднике, в театральной церемонии, в игре, в искусстве и в безразличном одиночестве. Отныне я заявляю, что "паника" — это не группа, не художественное или литературное течение; это, скорее, стиль жизни. Или, скорее, мне все равно, что это. Я даже предпочитаю назвать панику антидвижением, чем движением.

— Можно ли судить искусство в категориях морали?
— Мораль — это аспект любви, который существует с сотворения мира. Зачинателем современной морали был Блаженный Августин. Его понимание морали то же, что и у дадаистов. Кстати, возможно, что у истоков дадаизма стоял Ленин. Но, кто бы его ни основал, вот два основных постулата дадаизма: первый — в искусстве и литературе все возможно, второй — морали не существует.
— Вы до сих пор руководствуетесь этими постулатами?
—Нет, я порвал с дадаизмом, и с сюрреализмом, и даже с немецким концептуализмом. Но я всю жизнь боялся прихода большевистской морали, морали исключительности. И поэтому я основал течение под названием "паника", свой "панический" театр, в чем-то близкий к абсурдистскому. Он основывается на невозможности убивать друг друга, изгонять кого-то, и поэтому сейчас, 40 лет спустя, все так же популярен у молодежи и в Америке, и в Европе.
(Из интервью с Фернандо Аррабалем)

— Ваши фильмы обычно называют сюрреалистическими. Считаете ли вы себя сюрреалистом?
— Я — один из создателей движения "Паника". Сюрреалистов можно назвать людьми ограниченными. Андре Бретон, например, не интересовался фантастикой, рок-музыкой и многим другим. "Паника" не имела прямого отношения к сюрреализму. Сюрреализм — все-таки одно из крупнейших движений нашего века. "Паника" же была группой достаточно шутливого толка, мы и к сюрреализму относились насмешливо, потому что современное искусство это все-таки не сюрреализм.
(Из интервью с Алехандро Ходоровски)