Я давно человек уже зрелый. Как при возрасте этом моем Шутишь ты так развязно и смело.
Снег забился мне за воротник, И вода затекает за шею. Снег мне, кажется, в душу проник, И от холода я молодею.
Что мы смотрим на снежную гладь? Мы ее, чего доброго, сглазим. Не могу своих мыслей собрать. Ты снежком сбила их наземь.
Седины моей белой кудель Ты засыпала белой порошей. Ты попала без промаха в цель И в восторге забила в ладоши.
Ты хороший стрелок. Ты метка. Но какой мне лечиться микстурой, Если ты меня вместо снежка Поразила стрелою амура?
Что мне возраст и вид пожилой? Он мне только страданье усилит. Я дрожащей любовной стрелой Ранен в бедное сердце навылет.
Ты добилась опять своего, Лишний раз доказав свою силу, В миг, когда ни с того ни с сего Снежным комом в меня угодила.
Симон Чиковани
Пейзажи
Пейзажи мирные или унылые. Пейзажи странствия по жизни, а не виды поверхности земной. Пейзажи Времени, текущего лениво, почти недвижно, а порою будто вспять. Пейзажи лохмотьев, исхлестанных нервов, надсады. Пейзажи, чтоб прикрыть сквозные раны, сталь, вспышку, ело, эпоху, петлю на шее, мобилизацию. Пейзажи, чтобы крики заглушить. Пейзажи — как на голову натянутое одеяло.
Анри Мишо (Перевод В. Козового)
Walter Gieseking – 12 Etüden L136- Nr.11 Pour les arpèges composes
3:11
Мир, говорят, сгорит в огне
Иль станет льдом. Вкус страсти я познал вполне — Пожалуй, мир сгорит в огне. Но если дважды гибель ждет, То ненависть познав сполна, Я знаю, как смертелен лед — Боюсь, зима Нас всех убьет...
Роберт Фрост
О черный ангел огромный,
возьми меня в тень свои крыльев, чтоб мог я промчаться над колющими кустами тёрна, над трубами горящих печей — и встать на колени пред черными головешками, остатками обгоревшими твоего оперенья
О маленький ангел смуглый, не земной и не божий, полупрозрачный ангел меняющий ежесекундно цвета свои и очертанья — в мелькании вспышек, похожих на бред и на озаренье
О страшный ангел, раскройся, впечатайся в меня насмерть, но не убей своим блеском — ведь беззащитны зрачки перед сверканием ночи, о ангел обугленно-черный, укрывшийся под навесом торговки, что жарит каштаны.
О ангел, как черное дерево, в скитаниях потемневший, — крылом шевельни или скрипни, чтобы я мог узнать тебя — как узнаю во сне и наяву — щель меж ними ушка игольного уже, любой верблюд и двуногий в нем непременно застрянет; и эта сажа на пальцах — остатки того, что сгорело, — ничтожнее, чем дуновенье крыла твоего, ангел дымный и пепельный, маленький ангел, похожий на трубочиста.
Эудженио Монтале
Tomaso Antonio Vitali – Twelve Trio Sonatas, Op.1 - Sonata XII in G minor - IV. Largo-Allegro-Largo-Allegro [Semperconsort, Luigi Gozzolino]
1:21
Вселенская тайна
Да, глубь колодца знает то, Что каждый знать когда-то мог, Безмолвен и глубок.
Теперь невнятны смысл и суть, Но, как заклятье, все подряд Давно забытое твердят.
Да, глубь колодца знает то, Что знал склонявшийся над ней — И утерял с теченьем дней.
Был смутный лепет, песнь была. К зеркальной темной глубине Дитя склонится, как во сне,
И вырастет, забыв себя, И станет женщиной, и вновь Родится в ком-нибудь любовь.
Как много познаёт любовь! Что смутно брезжило из тьмы, Целуя, прозреваем мы.
Оно лежит в словах, внутри. Так нищий топчет самоцвет, Что коркой тусклою одет.
Да, глубь колодца знает то, Что знали все… Оно сейчас Лишь сном витает среди нас.
